четверг, 24 ноября 2011 г.
четверг, 4 августа 2011 г.
воскресенье, 31 июля 2011 г.
воскресенье, 17 июля 2011 г.
Кармен из Каеличе
По воскресеньям отец покупал пластинки. Музыкальный магазин находился на углу, и порой из окна можно было увидеть сгорбленного человека, пристально всматривающегося в витрины и бесконечные стенды. За этим занятием старик проводил почти все воскресенья, а, придя домой, еще долго перебирал покупки, любуясь обложками. Затем он подходил к полкам со своей коллекцией, расставлял приобретения по заранее приготовленным местам. Бормоча что-то под нос, отец, казалось, знакомил новых соседей со старожилами, затем отходил на приличное расстояние и любовался проделанной работой. Маркоса уже давно не удивляли странности отца. С тех пор, как не стало Гленды, виниловый мир заменил ему реальность. Однако, следует признать, что пластинки и впрямь были изысканны: одни, выполненные в черно-белой и сероватой гамме, напоминали чопорных дам, неспешно прогуливающихся между столами на светском приеме, другие были легки и ветрины, как студентки университета напротив их дома. Были «грустные», «странные», «монотонные» и «стремительные».
Любимицей отца была «Кармен из Каеличе». Действие драмы Проспера Мериме было перенесено из Севильи 19 века в современный пригород Кейптауна. На ярко красном фоне обложки красовалась фотография дородной негритянки, прижатой разъяренным мавром-Хосе к сетке ворот на небольшом футбольном поле. На певице было алое платье, голову покрывал платок того же цвета. Именно платье, вплотную облегающее стан африканки, передавало внутреннее напряжение, предчувствие скорой смерти, ее неизбежность. Сочетание красной материи и шоколадной кожи шеи и рук «кричало» о неумном нраве Кармен, переданном через поколения страхе перед африканскими богами и готовности к скорой смерти от руки неумолимого Хосе.
Часы пробили четыре. В квартире под раскаленной крышей стало невыносимо душно. «Кармен» в отличие, от своих «соседок» всегда стояла у патефона, и в послеобеденные часы казалось, что жар исходит от платья певицы. Временами, когда отец уходил в оперу или в магазин за новыми пластинками, Маркос переворачивал картонный квадрат другой стороной и, о, чудо, в комнату врывалась струя прохладного воздуха. Вернувшись, отец всегда возвращал «кейптаунскую диву» в прежнее положение.
- Зачем ты опять купил эту? Разве не достаточно пластинки, купленной в прошлое воскресенье? - порой недоумевал Маркос.
Ответа не последовало. На секунду другую казалось, что изумление сына выводило старика из небытия, правда, так только казалось.... За обедом они всегда разговаривали о сестре Маркоса, вспоминая ее веселой и взбалмошной. По утрам Гленда всегда заводила патефон, и квартира наполнялась какофонией Прокофьева, сменяющейся «Сорочинской ярмаркой» или «Картинками с выставки». Однако, «красная пластинка» была ее любимой. На рассвете Гленда вбегала в столовую в платье, пошитом по фасону костюма Кармен, с двум кинжалами в руках и отцовской сигарой во рту, и исполняла заученную наизусть партию Кармен на неведомом языке иксиКоса. Отец не любил музыку, не понимал ее. За завтраком он ворчал, ругая Гленду за утренний переполох. Маркос же, уже тогда всерьёз увлекающийся фотографией, любил снимать сестру в ее утренних мистериях. Сейчас, на карточках она и впрямь напоминала маленькую африканскую богиню, ненадолго поселившуюся в центральной части Лиссабона.
Потом в квартире стало странно тихо, звонили из больницы, говорили, что может быть... и были случаи выздоровления... и медицина сильна и медицина бессильна и все говорили и говорили...
- Помолчи. Дай мне послушать – отец оборвал Маркоса на полуслове.
За окном прошел трамвай, разрезая звонком раскаленный воздух, задрожали стекла и в комнате снова воцарилась тишина. По гостиной гуляли наглые тени, ложились на мебель, строили рожи, кутались в одежду. Луч закатного солнца остановился на «Кармен» и Маркосу почудилось, что платье ожило, а его хозяйка вот-вот сойдет с обложки и разбудит утомленную жарой квартиру речитативом на своем «тарабарском» языке.
Юноша побежал за фотоаппаратом, но, вернувшись в гостиную так долго искал нужный ракурс, что уставший от ожидания луч ушел на патефон и там погас.
- Наверное, надоело ждать – подумал Маркос.
- Ждать надоело, должно быть – подумал отец, в вслух произнес только «Растяпа». Комнату озарила вспышка фотоаппарата. «Растяпа», подумал Маркос, ведь даже успей он до ухода луча, сфотографировать его все равно не удалось бы.
Маркос вновь попытался заговорить, но отец прервал его.
- Помолчи, я слушаю. Из здания оперы за углом был слышен гневный крик Хосе.
Ответ Кармен заглушил стон трамвая, старик приоткрыл глаза и сказал:
- И где этот Каеличе? Нужно завтра будет купить эту пластинку. Или лучше попроси Гленду...
В доме всегда было много пластинок. Но никто никогда их не слушал.
Любимицей отца была «Кармен из Каеличе». Действие драмы Проспера Мериме было перенесено из Севильи 19 века в современный пригород Кейптауна. На ярко красном фоне обложки красовалась фотография дородной негритянки, прижатой разъяренным мавром-Хосе к сетке ворот на небольшом футбольном поле. На певице было алое платье, голову покрывал платок того же цвета. Именно платье, вплотную облегающее стан африканки, передавало внутреннее напряжение, предчувствие скорой смерти, ее неизбежность. Сочетание красной материи и шоколадной кожи шеи и рук «кричало» о неумном нраве Кармен, переданном через поколения страхе перед африканскими богами и готовности к скорой смерти от руки неумолимого Хосе.
Часы пробили четыре. В квартире под раскаленной крышей стало невыносимо душно. «Кармен» в отличие, от своих «соседок» всегда стояла у патефона, и в послеобеденные часы казалось, что жар исходит от платья певицы. Временами, когда отец уходил в оперу или в магазин за новыми пластинками, Маркос переворачивал картонный квадрат другой стороной и, о, чудо, в комнату врывалась струя прохладного воздуха. Вернувшись, отец всегда возвращал «кейптаунскую диву» в прежнее положение.
- Зачем ты опять купил эту? Разве не достаточно пластинки, купленной в прошлое воскресенье? - порой недоумевал Маркос.
Ответа не последовало. На секунду другую казалось, что изумление сына выводило старика из небытия, правда, так только казалось.... За обедом они всегда разговаривали о сестре Маркоса, вспоминая ее веселой и взбалмошной. По утрам Гленда всегда заводила патефон, и квартира наполнялась какофонией Прокофьева, сменяющейся «Сорочинской ярмаркой» или «Картинками с выставки». Однако, «красная пластинка» была ее любимой. На рассвете Гленда вбегала в столовую в платье, пошитом по фасону костюма Кармен, с двум кинжалами в руках и отцовской сигарой во рту, и исполняла заученную наизусть партию Кармен на неведомом языке иксиКоса. Отец не любил музыку, не понимал ее. За завтраком он ворчал, ругая Гленду за утренний переполох. Маркос же, уже тогда всерьёз увлекающийся фотографией, любил снимать сестру в ее утренних мистериях. Сейчас, на карточках она и впрямь напоминала маленькую африканскую богиню, ненадолго поселившуюся в центральной части Лиссабона.
Потом в квартире стало странно тихо, звонили из больницы, говорили, что может быть... и были случаи выздоровления... и медицина сильна и медицина бессильна и все говорили и говорили...
- Помолчи. Дай мне послушать – отец оборвал Маркоса на полуслове.
За окном прошел трамвай, разрезая звонком раскаленный воздух, задрожали стекла и в комнате снова воцарилась тишина. По гостиной гуляли наглые тени, ложились на мебель, строили рожи, кутались в одежду. Луч закатного солнца остановился на «Кармен» и Маркосу почудилось, что платье ожило, а его хозяйка вот-вот сойдет с обложки и разбудит утомленную жарой квартиру речитативом на своем «тарабарском» языке.
Юноша побежал за фотоаппаратом, но, вернувшись в гостиную так долго искал нужный ракурс, что уставший от ожидания луч ушел на патефон и там погас.
- Наверное, надоело ждать – подумал Маркос.
- Ждать надоело, должно быть – подумал отец, в вслух произнес только «Растяпа». Комнату озарила вспышка фотоаппарата. «Растяпа», подумал Маркос, ведь даже успей он до ухода луча, сфотографировать его все равно не удалось бы.
Маркос вновь попытался заговорить, но отец прервал его.
- Помолчи, я слушаю. Из здания оперы за углом был слышен гневный крик Хосе.
Ответ Кармен заглушил стон трамвая, старик приоткрыл глаза и сказал:
- И где этот Каеличе? Нужно завтра будет купить эту пластинку. Или лучше попроси Гленду...
В доме всегда было много пластинок. Но никто никогда их не слушал.
пятница, 8 июля 2011 г.
четверг, 7 июля 2011 г.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)