Сирена

«Сирена»
Уже в тридцать лет у него было своё шоу на радио. После того, как Лестер разбился, вылетев на своем «Альфа-Ромео» с высокогорной трассы в обрыв, в эфире еще долго зияла «дыра». Сначала редакций подготовила подборку лучших программ Лестера, затем в три часа разбили по часовым программам: в семь за микрофон садилась Изабель со своей подборкой джаза и небольшими историями об исполнителях, в восемь ее сменял Патрик с хрониками богемной жизни, в девять – в эфире была легкая музыка. Каждый в городе понимал, что серебристый «Альфа-Ромео» Лестера убил не только любимца радиослушателей, но и в сущности интерес жителей городка к радио.
Итак, как уже говорилось, в тридцать лет у него было шоу на радио. На «Сирену» он пришел курьером, после в течение года раздавал рекламки у дверей радиостанции, стоя в любую погоду в серых мешковатых штанах, кипенно белой рубашке (поверх которой в плохую погоду надевалась потертая кожаная куртка), и смешной клетчатой кепке с широким козырьком, надвинутой на глаза. «Привет, Филипп. Что у Лестера сегодня новенького?» - спрашивал прохожий, беря красочную программку у паренька. «Всё как обычно!» - неизменно весело отвечала «кепка». «Сначала вы отправитесь на поезде из Перу в Боливию, дорога, знаете ли, непростая – всё по горам, но зато с отменной музыкой. Думаю, потом Лестер захочет поговорить, вам ли не знать, как любит он поболтать, номер телефона вы знаете, так что звоните. Еще у него будут гости. А чем всё закончится – знает только старик Лес». «Старику» Лесу тогда только исполнилось 35, Филиппу было 16.
«Сирена» находилась на последнем этаже двадцатипятиэтажного здания, одного из недавно воздвигнутых мэром по случаю юбилея города. Первые десять этажей занимал отель, два этажа арендовала крупная юридическая контора, названная почему то «Орфей», тринадцатый этаж суеверный мер отдал оппозиционному изданию «Либерта», вероятно, с надеждой на то, что чертова цифра вскоре разорит газетенку, то и дело публиковавшую нелицеприятные статьи о градоначальнике. На следующих четырех этажах располагались апартаменты. С ними вышел конфуз, так как квартиры стояли пустыми уже год – никто из жителей города не желал подниматься выше второго этажа своих особняков. На восемнадцатый этаж с соседней улицы переехала кондитерская старика Августина и ресторан Роже. Заклятые враги Роже и Августин долго делили территорию, и вконец разругавшись, закрылись друг от друга глухой стеной. Проектом предполагалось, что посетители должны попадать в ресторан через кондитерскую, отобедав там, выпить чашечку кофе, а также захватить с собой коробочку трюфелей, пакетик пирожных или одно из других многочисленных лакомств, приготовляемых женой Августина Пенелопой. Свару со стеной затеял Августин, крича, что он ни за что не станет соседствовать с «сумасбродным французом». Мэр уговорил итальянца остаться на этаже, пообещав, что построит стену. И теперь посетители ресторана должны были спускаться на лифте этажом ниже, чтобы пересесть на соседний лифт и попасть к Августину. Следует, ли говорить о том, что это новаторство заслужило не одной карикатуры на тринадцатом этаже, ну а «Орфей», как вы понимаете, занимался юридической стороной «вендетты». Этажи с восемнадцатого по двадцать четвертый пустовали, жители боялись постоянного головокружения, а редкие смельчаки, отваживавшиеся на путешествие выше восемнадцатого этажа, отказывались от идеи аренды уже в лифте. На последнем этаже, как вы уже знаете, располагалась радиостанция «Сирена».
В обеденный перерыв Филип поднимался в кондитерскую выпить кофе с куском фирменного кекса сеньоры Пенелопы. Глядя в окно, он следил за пассажирскими лайнерами и теплоходами, сновавшими между черными и серыми великанами – торговыми судами и баржами. В порту рыбаки ругались с перекупщиками, по трапу лайнера, пришедшего из Аргентины спускались туристы, а матросы собрались на одной из палуб и зубоскалили, разглядывая встречающих местных.
- Как дела, Фил? – спросил Августин.
- Всё хорошо, сеньор, сегодня многолюдно, и я почти пустой. Пойду за новыми рекламками.
- Да, когда Лестер говорит, я не могу отойти от приемника. Как он всё это придумывает, уму непостижимо.
- Просто он всегда знает, что сказать. Такое вот редкое качество. Кстати, как сеньора Пенелопа?
Повисла неловкая пауза, и Филипп понял, что спросил что-то не то. В отличие от Лестера он то не умел искусно выходить из неловких ситуаций. Помолчав еще минуты две, старик ответил:
- Она сейчас у Роже. Стряпает для него. Сколько раз говорил дуре не помогать этому «лягушатнику», так она назло мне прется туда каждое утро. Таланты там свои демонстрирует. Только кому нужны ее таланты, этому прощалыге что ли?
Августин снова замолчал. Филип, поняв, что оставаться в кондитерской далее, было бы бестактно, пожелал Августину хорошего дня и направился к лифту. Двери лифта раскрылись и Филипа, как всегда, встретила широкая улыбка лифтера Доминика. Веселый доминиканец работал здесь уже два года, делая поездки на лифте целым путешествием для посетителей. Следует заметить, что Доминик обладал изысканным музыкальном вкусом, каждые выходные он приходил в музыкальный магазин и покупал новые пластинки, или, если нужных записей на находилось, заказывал их матросам, отплывающим в Бразилию, Северную Америку, Россию или бог знает куда еще. Каждый понедельник дубовые стены лифта «играли в пинг-понг» пассажами Эллы и Билли, Эдит, французских шансонье. «Доброе утро, Фил. Сегодня много работы? Я с утра уже «переправил» человек двести». «Да, Доминик. Еще только десять, а у меня уже пустая сумка. Вот еду за новой партией. Что у тебя сегодня?». «Фил сегодня японцы. Ребята с «Доброй надежды» привезли две отличные пластинки. А вечером включу, как обычно, Лестера. Что может быть лучше его программы в конце дня. Хорошего тебе дня». Фил вышел на двадцать пятом этаже, а у Доминика появились два новых собеседника – Изабель и Митч из службы новостей, «пантера» и «ягуар», самая красивая пара «Сирены», да и целого города, пожалуй. Филипу было шестнадцать лет, «Сирена» была как никогда популярна, жизнь была удивительна как коллекция диковинных бабочек на стенах ресторана Роже, само же здание казалось вавилонской башней в начале строительства, когда все говорили на одном языке, на языке Лестера.
Вивьен Ли
Вчера шел дождь и город немного утонул… В середине августа такая погода – редкость. По радио рыдала Элла Фитцджеральд, от чего становилось еще тоскливее. Сойдя  на коду,  певица умерла ….. повисла пауза, за ней последовал новый пассаж и потом еще долго хныкал саксофон и разрывалась труба. Затем в программе были новости. Из старого приемника диктор скучающе сообщил о новом витке арабо-израильского конфликта, в голове произошел взрыв и мысли оставили оккупированные территории. В заключении эфир сотрясла новость об убийстве известного в городе писателя. Маркос решил, что пора вставать. Писатель был так себе: его книги охотно покупали, а потом еще долго восторгались и ужасались необычному (ужасному) стилю, ярким (вычурным) сравнениям,  оригинальности хода мысли писателя (бессмыслице графомана). Маркос читал несколько его книжек, но дома их не держал – решил, что ни одна их них все равно не доживет до будущей зимы и выбросил. За окном можно было сосчитать ровно восемь стальных квадратов крыши дома напротив. Он был ниже дома Маркоса и поэтому на крыше было скопище самых разных вещей, которые выбрасывали с верхних этажей: вот голова пластмассового осла, привязанная к ноге куклы с пустотами вместо глаз – кто-то еще спорит о жестокости детей? -  вот старая пластинка Эдит Пиаф с фотографией самой дивы на обложке – маленькая женщина с сильным голосом явно переоценила свой талант в данном случае – вот странная репродукция Хемингуэя: лицо писателя было вытянуто, что делало его похожим скорее на Дарвина – впрочем, чего не знал старик Хэм о естественном отборе?  - от дождя по щекам Хэма-Дарвина текли слезы – уж он то всегда знал по ком звонит колокол – еще были странные выцветшие фотографии, по которым Маркос уже не раз пытался познакомиться с соседями сверху – на одних снимках были свадьбы, на других похороны, правда, с течением времени фотографии как-будто поменялись сюжетами, невеста была скорее похожа на покойницу, а усопшего можно было хоть сейчас вести под венец.  В эфире «давился» Армстронг, пытаясь в очередной раз убедить слушателей в совершенстве мира. Маркос подумал, что мир то, наверняка, прекрасен, вот только уж очень страшным голосом он поет об этом. Реклама соседнего дома опять осветила мокрую крышу, Маркос вдруг увидел выброшенные им книги убитого драматурга и подумал: «Так когда же хоронить его будут?». Ведущий «Сирены» рассказывал о нетленном наследии Вивьен Ли и о что-то о вечной памяти.
Похоронив отца два года назад, Маркос жил теперь один. К одиночеству привыкалось трудно. Сначала он пытался писать, но журналы неизменно отвечали отказом в публикации его историй. Одни редакторы отвечали, что сюжет кажется интересным, но недостаточно раскрытым, другим казался тяжелым слог Маркоса. Отказы его не сильно расстраивали, слишком велико было потрясение от смерти отца. Почти все дни он проводил в одиночестве: иногда читал, иногда, как этим утром, просто стоял и смотрел на крышу соседнего дома, где почти каждое утро появлялись новые вещи и неизвестно куда исчезали старые. По четвергам к нему заглядывал лучший и единственный друг Лестер. Сегодня была среда, постояв у окна, Маркос решил отдать завтра Лестеру отцовскую коллекцию, ведь у его друга начиналось на радио свое шоу. Было шесть часов вечера. «Так когда же его будут хоронить?» бессмысленный вопрос занозой застрял в голове. «Гражданская панихида состоится завтра в четыре часа пополудни в культурном центре Маркеса, после завтра писатель будет похоронен на городском кладбище» - ответил на вопрос ведущий новостей «Сирены». В коридоре раздался телефонный звонок:
- Здорово, дружище! Как всегда только проснулся?
- Привет, Лес. Нет, проснулся час назад, собираюсь поужинать, но никак не могу выйти из квартиры.
- Слышал про писателя?
- Да, мне Митч уже несколько раз рассказал.
- Жаль его. Помнишь наши горячие споры в университете? Мы с тобой тогда чуть не подрались, так ты меня разозлил своим критиканством. Камня на камне не оставил от его сборника: и образы ему не по вкусу, и сюжет поверхностный, и стиль отсутствует.
- Как раз стою сейчас смотрю на сборник его рассказов. Вспоминаю.
- Неужто наш критик Маркос сжалился над господином Д. и водрузил его к себе на книжную полку?!
- Нет. Ваш «критик» Маркос месяц назад водрузил ее на крышу соседнего дома. Что вечером?
- С радио иду смотреть на Пенелопу. Она сегодня поёт «у Роже». Ты, кстати, тоже приглашен, потому и звоню. И никакие отказы не принимаются. Выметайся из дома немедленно.
- Хорошо. Я буду. Во сколько?
- Выступление должно начаться в полночь. Но Пенелопе нужно время на ругань с Августином, так что приходи к часу. Надеюсь, она освободится к этому времени – не без иронии заметил Лестер.
- Хорошо. Буду.
В тот день Маркосу исполнилось тридцать лет. Лестер как обычно забыл его поздравить. Признаться, и сам Маркос забыл об этом, т. к. время в доме окончательно остановилось в двадцать восемь лет.
«The Show Must Go On?»
«Добрый вечер, горожане. На часах семь, а значит, что «Сирена» с гордостью представляет Лестера Клугмана с его ежедневной программой «Vanity Fair».
Открыла шоу песня «I'm a fool to love you», и вот в эфире зазвучал голос Лестера. «Добрый вечер, друзья. Я – Лестер Клугман. Трудно начинать после Билли, но я всё же попробую. Сегодняшнюю программу я посвящаю пожалуй самому тщеславному на нашей «Ярмарке Тщеславия», своему другу Маркосу. Многие из вас знали его отца.